Традиция славяно-еврейского соседства в таких регионах этнокультурных контактов, как Подолия, Галиция, Полесье, Понеманье, насчитывает несколько веков. За столь длительный период был выработан уникальный механизм этнокультурного сосуществования, в котором объединились этнографическая реальность и целый комплекс фольклорно-мифологических стереотипов в отношении «своих» и «чужих».
Значительную роль в развитии социальной и культурной жизни местечек играло полиэтническое и поликонфессиональное население. В начале XX в. доля еврейского населения некоторых местечек достигала 80%. Именно евреи, составлявшие до Второй мировой войны основное население местечек, определяли и уклад жизни, и благосостояние жителей окрестных сел.
В то время как славянское (украинское, белорусское и польское) наследие этих регионов изучено достаточно подробно и представлено в классических трудах П. Чубинского, М. Драгоманова, М. Левченко, Ф. Волка, Д. Щербаковского, М. Федеровского, Е. Романова, П. Шейна, О. Кольберга и других исследователей, «еврейская составляющая» этих локальных традиций долгое время оставалась вне поля зрения исследователей. Поэтому непреходящую ценность для специалистов в области иудаики и славистики представляют результаты экспедиций С. Ан-ского на Волынь и в Подолию, проведенных в 1912–1914 гг. Однако материалы С. Ан-ского, к сожалению, до сих пор не введены в широкий научный оборот.
Таким образом, детальное изучение механизма этнографического соседства в таком уникальном культурном образовании, как восточноевропейское местечко («штетл»), специфики межкультурного диалога и, если угодно, «мифологии соседства» еще предстоит осуществить.
Немало интересного для исследователя славяно-еврейских этнокультурных и этноконфессиональных связей содержится и в классическом труде Д.К. Зеленина – предпринятом им «Описании рукописей Ученого архива Императорского Русского географического общества» (1914–1916).
Но начать хотелось бы с примера из полевой практики.
Летом 2001 г. во время экспедиции по бывшим местечкам южной Подолии, мы записали рассказ о необычном обряде, якобы имевшем место в местечке легендарном Меджибоже, связанном с жизнью основателя хасидизма Баал Шем Това. Сведениями об этом обряде поделился Олег Николаевич Грабовский, главный архитектор проекта "Хмельницкархпроект", родом из Меджибожа.
Повествование О.Н. Грабовского об обычае "выкупа места" для покойника и о своеобразном ритуале, сопровождавшем это действо, основано на рассказах его бабушки, которая родилась и прожила жизнь в Меджибоже.
"Ритуал такой был, шо они [евреи] подбегают – "откiп" [т.е. выкуп] это называлось. [В Меджибоже евреи нанимали украинца, который должен был при входе на кладбище останавливать похоронную процессию и требовать выкуп за место.] Они бегут, подбегают к воротáм, воротá должны быть закрыты, и он с той стороны открывает эти воротá, они его умоляют: "Открой, последнего похороним. Больше не будем хоронить, больше умирать не будем". [Страж ворот отвечал:] "Мест нету", – говорит. [Чтобы получить место, евреи давали ему выкуп. Однажды] подбегают они, дали ему червонец, он открывает воротá: "Для всех места хватит!"» (зап. А.В. Соколова).
В описании явно присутствуют элементы ритуального диалога, характерного для "магии против смерти", и значимая фигура "чужого" – гоя – нанятого на роль местечкового Харона. Однако что перед нами: местный анекдот или осколок забытой традиции?
«Перепроверить» это свидетельство было невозможно – большинство местечек превратились в села с моноэтничным населением: евреев давно уже нет ни в Мурафе, ни в Вербовце, ни в Сатанове. Несколько десятков человек живет в Шаргороде, в соседнем Копайгороде в 2001 г. проживала одна еврейка — Дора Иосифовна Яцкова-Креймер (1924 г.р.). Что касается Меджибожа, в последние годы в результате возобновления паломничества к месту захоронения Баал Шем Това, евреи стали снова появляться в местечке, но это уже пришлые, «не наши», во многом подобные многочисленным туристам, посещающим могилу праведника.
Прояснить упомянутый сюжет отчасти позволило обращение к источникам. И здесь самое время вернуться к «Описанию» Д.К. Зеленина, в котором нашелся сходный пример из соседнего региона – Ровенского уезда Волынской губернии.
Автор материала «Этнографические сведения о Ровенском у.» (рукопись 1854 г.) В.И. Абрамович отмечает: «Степанские евреи в холерный 1853 г. наняли одного отставного солдата сидеть ночью у ворот кладбища (у них кладбище Окóпысько хорошо огорожено и имеет одни только ворота, запираемые на замок): если ночью привезут мертвого и попросят отворить двери, то солдат должен был ответить: «Не могу, ибо нет места», а при усиленной просьбе: «На сей раз, хоть тесно, да сыщу, но больше не везите, ибо нет и не будет места для холерного места!», - и побожился бы христианским Богом. Но подвыпивший солдат обманул евреев, ответив на спрос: «Давай сюда: целое местечко, ей Богу, уложу!»» [Зеленин 1914: 312].
Итак, материал 150-летней давности содержит следующие детали, на которые стоит обратить внимание: это упоминание о холере, борьба с которой требовала совместных усилий, независимо от конфессиональной принадлежности», это «магия слова» и использование «чужого» сакрального понятия (божбы) для отгона болезни.
Вообще же «холерные» сюжеты демонстрируют яркие примеры совместного противодействия бедствию в культурном пространстве местечка. В 2001 г. в пос. Сатанов Городокского р-на Хмельницкой обл. нами был записан рассказ о чудотворной иконе, находящейся в местной православной церкви и о том, что происходило в местечке во время эпидемии холеры:
«Моя мама сохранила [икону], когда церковь в тридцать пятом году (1935) разрушили. Очень дорогие были иконы [в церкви], все позолоченные. У нас празднуют день Марии Магдалины, очень большой праздник. Потому что здесь, в Сатанове, была холера. И никакое лечение не помогало. Выйдет человек на улицу, и всё – конец. Уже умер. И люди не признавали лечения. Взяли эту икону – она большая и считается целительной – и четыре вдовы ее понесли. И потом менялись. Она под стеклом была, в раме, тяжелая.
По всему Сатанову и вдоль речки несли и пели, такое религиозное, церковное. И тут был маленький мост, поставили икону на мост, и сразу прекратилась холера. В леса ушла.
Когда принесли эту икону в церковь, то она была прямо как живая. Я еще маленькая была, смотрим – дышит! эта икона. Такая веселая (нарядная) была икона, и холера прекратилась.
Все-все выходили, и евреи тоже. И молились, они были религиозные. Принесли мы [икону], и сразу всё прекратилось. Есть кладбище, оно расположено за еврейским кладбищем и называется «холерное кладбище», там похоронено много людей, умерших в Сатанове от холеры. И вот мы отмечаем праздник, большой праздник, он будет через месяц [запись сделана 23.06.2001 – О.Б.].
И эта икона, ее мама сохранила; когда милиция ходила по домам, а мы близко около церкви [жили], и пришел староста и говорит: «Спрячьте, потому что милиция будет проверять тех, кто возле церкви живет, спрячь эту икону». Мама говорит: «Нет, пусть забирают [меня] в Хмельницкий, в тюрьму. Я, говорит, вместе с детьми пойду [в тюрьму], но я не отдам [икону]. Но, правда, милиция не ходила, так [икона] сохранилась. А мама в семьдесят третьем (1973) году, было ей уже 95 лет, умерла и сказала мне [перед смертью]: «Береги эту икону до конца своей жизни. И у нас многие приезжают смотреть на эту икону, такая большая икона. Сейчас священник сделал для иконы оклад. Да, отдала [икону] в церковь, и сейчас мы празднуем.]
[Кто участвовал в обходе с иконой?] Евреи не ходили. Только православные. И вдовы несли [икону]. Нужно четыре вдовы, потом они менялись. Весь Сатанов обошли и к реке [вышли], а нельзя было – там поляки, Польша (тогда по Збручу проходила граница – прим. «Н.П.»), не разрешали, заграждение было. Так носили по своей стороне, все выходили и смотрели. И сразу на мост, начали петь по-церковному, и сразу пошла холера в лес. Пошла эта холера в лес. Сразу прекратилась. Что делали – молились, службу отправляли (служили службу в церкви) и всё – ничего не помогало. Только нужно было икону пронести через Сатанов, и сейчас она очень ценная, нигде нет такой иконы.
Вопрос о том, кто участвовал в процессии, носил несколько провокационный характер. Дело в том, что сохранились редкие свидетельства, как в кризисных жизненных ситуациях (засуха, эпидемия, мор) практиковались магические ритуалы с намеренным или невольным участием "чужих", роль которых также была подобна неким "катализаторам".
Например, во время засухи жители белорусского Полесья бросали в колодцы горшки, украденные у соседей-евреев, или обливали еврея водой (с. Барбаров Мозырского р-на Гомельской обл., зап. О.В. Белова, 1983 г.). Согласно архивным материалам, в Могилевской губ. в 1889 г. во время эпидемии оспы еврейские женщины участвовали в обряде опахивания села вместе с белорусскими крестьянками (Архив Института этнологии и антропологии, кол. ОЛЕАЭ, д. 381, л. 27).
Следующий пример касается особенностей еврейского погребального обряда, как он виделся этническим соседям, – точнее о процессе проводов умирающего на «тот свет».
Считается, что евреи помогают умирающим поскорее расстаться с жизнью и душат их, иногда прибегая к помощи гоев. "Говорили, что колысь, если еврей не может помереть, то, чтоб не мучился долго, его трэба, мол, додушить... Нанимали одного там Ивана – иди, додуши! Шесть человек ему дозволялося, а седьмым он должен был умереть. Такая была у них традиция. Нашли еврея такого здорового... и в комнату туда: "Так, Иван, иди, трэба того еврея додушити, не может умереть". – "Зáраз!" [Иван честно отправился исполнять поручение, не подозревая о подвохе.] Нема — нема, полтора часа нема. Выходит [Иван]: "Вот какой здоровый, если бы не я, еще бы сто рокив жил!" (Н.А. Ковальский, 1951 г.р., с. Вербовец Мурованокуриловецкого р-на Винницкой обл.).
Мотив удушения умирающих встречается и в материалах из украинских Карпат: "У яўрэив був такый закон, колы умэраў, колы вжэ выделы, шчо вин кончаеться, так бралы подушку и помогалы, а пóтим заматували у лэнту, прямо у простынь, и так у простыни вун лэжаў. И у простыни його хоронылы. Трунý [гроб] нэ робылы нэ якý, тому шчо нэ можно булó, такый закон був, бэз гвоздя, клалы дóшкы и мишок глыны пуд гýлуву" (с. Грушево Тячевского р-на Закарпатской обл.; Карпатский архив Института славяноведения РАН, 1988).
[У евреев был такой закон (правило), когда умирал, когда уже видели, что он кончается (близок к смерти), так брали подушку и помогали, а потом заматывали в ленту, прямо в простыню, и так в простыне он лежал. И в простыни его хоронили. Гроб не делали, потому что нельзя было, такой был закон (правило), без гвоздя [хоронить], клали доски и мешок глины под голову].
Итак, согласно народным верованиям, евреи помогают умирающим поскорее расстаться с жизнью, нанимая для этого специального душителя, иногда гоя, который с помощью подушки умерщвляет умирающего. Сейчас мы не ставим своей целью выяснить соответствие описанного действа с «объективной реальностью» или выявить корни этой мифологемы.
Отметим только, что аналогичные ритуалы молва иногда приписывает и русским старообрядцам, и данный сюжет, таким образом, выходит далеко за рамки регионов, где имели место контакты евреев и славян. Так, по свидетельству из Кинешмы, зафиксированному в начале XX в., «столоверы» (т.е. староверы) «поморского толка» вызывают к умирающему «душилу», помогающего человеку отправиться на «тот свет».
«Душила» приезжает с красной подушкой, которую кладет на голову умирающему, и душит его. Такой способ смерти объясняется по-разному: «чтоб душа меньше страдала»; считается, что такой смертью искупаются грехи умирающего [Вл. Б. 1904: 161]. Развивая эту тему, Д.К. Зеленин отмечал, что подобные слухи о «красной смерти» через задушение красной подушкой, якобы практикуемой старообрядцами, ходили и в Сарапульском у. Вятской губ. При этом он отмечал, что бытуют представления о существовании особого специалиста по удушению, но эту обязанность могут выполнять и родственники умирающего – сын или дочь [Зеленин 1904: 68]. Удушение красной подушкой практиковали, согласно «Памятной книжке Вятской губернии на 1901 год» и бегуны: тяжело больных людей «крестят и душат красной подушкой» [ПК 1901: 98–99]. При этом «красная смерть» – всегда добровольная; по мнению Д.К. Зеленина, красная подушка является здесь скорее вторичным символом, «по созвучию с красной (т.е. красивой, почетной) смертью» [Зеленин 1904: 68].
Таким образом, перед нами пример культурного явления, не связанного генетически с еврейской традицией, но имеющего ряд типологически сходных черт с еврейскими обрядами (такими, как они видятся соседям-славянам).
В определенных ситуациях стереотипы относительно «чужих» могут быть спроецированы и на «своих» (христианских) конфессиональных оппонентов, и наличие сходства между «неправильными» «своими» и «чужими» неизбежно ведет к тому, что оппоненты оказываются причислены молвой к «жидам», а вера их тут же объявляется «жидовской». Среди подобного рода «псевдо-евреев» оказываются в глазах носителей народного православия в первую очередь старообрядцы, баптисты и сектанты-хлысты.
Еврейские похороны оказались в наибольшей степени "прокомментированы" внимательными соседями — возможно, в силу того, что были наиболее "наглядным" обрядом (каждый раз похоронная процессия преодолевала неблизкий путь до находившегося в отдалении от местечка — чаще на высокой горе — еврейского кладбища), возможно оттого, что вид самого кладбища (тесно стоящие надгробия, непохожие на христианские) постоянно активизировал в сознании носителей фольклорной традиции суеверные представления, связанные с "чужой" культовой ритуалистикой.
Главная особенность еврейского погребального обряда в представлениях этнических соседей – это захоронение без гроба, при этом тело опускают в могилу в сидячем положении (такие поверья распространены повсеместно у украинцев, белорусов, поляков; о фольклорной интерпретации такого способа похорон см. [Белова 2003: 66–67]). У русских существуют свидетельства о подобном способе захоронения у религиозных сектантов. Так, в Заонежье рассказывали, что «бегуны» хоронят своих покойников не на кладбищах, а на отдаленных пожнях, без гроба; завернутое в домотканый половичок тело опускают в могилу в сидячем положении [Логинов 1993: 167].
Упомянем в связи с этим обычай «крещения в смерть», бытующий у беспоповцев-бегунов на севере Пермской обл.: человека, готовящегося к смерти, погружают в колоду, наполненную водой, и выстригают на голове волосы в виде креста; когда же человек умирает, его кладут в могилу (за это сообщение благодарю Е.М. Сморгунову).
Таким образом, сходный погребальный ритуал приписывается и этническим соседям, и конфессиональным «оппонентам».
Что касается обряда еврейских похорон, то «объективное» описание данного обряда мы опять же находим в материалах, опубликованных Д.К. Зелениным.
В рукописи Н.А. Маркевича «Отрывки из путевых заметок», датированной 1848 г., содержится фрагмент «Обряд еврейских похорон в гор. Прилуках». В комментариях, сопровождающих текст, слышатся голоса представителей описываемой традиции, что, безусловно, выделяет этот материал из общего ряда, который обычно представляет нам свидетельства «наблюдающей стороны» и в котором этнографическая реальность смешивается с мифологическими конструктами.
«Покойнику легче, когда его несут родные и знакомые, нежели когда везет его конь» [Зеленин 1916: 1124]. Сравним свидетельство из Закарпатья о том, что евреев везли на кладбище на лошадях (лошадь как традиционно нечистое животное!): "Чтобы везти покойника на кладбище, нельзя запрягать лошадей, надо только волов. Это закон. На лошадях возят евреев, а для русинов нужны волы. Только евреев возят на телегах. А русина нельзя так везти на кладбище, потому что его тело растрясется и начнет смердить" (Прислоп) [Богатырев 1971: 265]; "Нехорошо (скаренно) везти покойников на кладбище на лошадях, как евреев. Лошадь нечистое животное. Вол – самое чистое животное" [Богатырев 1971: 265]; "У лошади нет дыхания (не має дыханiє), она не верит в бога. Вот почему покойников возят не на лошадях, а на волах и не на телеге, а на санях. Волов нельзя запрячь в телегу, нет такой упряжи" ([Богатырев 1971: 265]; зап. в Прислопе от цыганки Пелагеи Славита).
В этих рассказах соседей-христиан относительно еврейских похорон отразился целый комплекс мифологем: об изначальной «нечистоте» «чужих», о специфическом запахе, присущем «чужим», о том, что нарушение правил «своего» погребального обряда может приравнять покойника к «чужому» – инородцу.
«Нельзя класть покойников там, где нет воды; в местах, где нет ни реки, ни озера, мы роем колодези для кладбища» [Зеленин 1916: 1124]. В связи с этим упомянем шутку по поводу еврейского кладбища в Сатанове. На дороге у подножия горы, на которой расположено еврейское кладбище, находится колодец с вкусной водой. Проезжающие часто пользуются колодцем и не всегда аккуратно. Один из местных жителей придумал способ отваживать посторонних. Говорит, что вода такая хорошая, потому что "тече с еврэйского кладóвишча и одмывáе тые кистки" (В.Ф. Бабийчук, 1946 г.р., зап. О.В. Белова, В.Я. Петрухин, 2001).
Хоронят без гробов потому, что «для покойника легче, когда он скорее обратиться в землю»; мертвецов кладут «лицом против восходящего солнца» [Зеленин 1916: 1124–1125]. Обрубки досок, которыми было закрыто положенное в могилу тело покойницы, были тоже выкинуты в яму: «Это не наше дерево, – говорили евреи, – это все ее» [Зеленин 1916: 1125]. Сравним уже упомянутое свидетельство из Закарпатья: евреев хоронили без гроба, в могилу клали некие предметы (доски, мешок с глиной под голову). Эти мотивы находят соответствие в материалах из Подолии и перекликаются с данными из Полесья (захоронение без гроба) и Польши (согласно описаниям погребального обряда польских евреев, покойнику кладут в могилу палки, на которые он может опереться, когда придет Мессия; на глаза ему кладут глиняные черепки [Lilientalowa 1898: 278]).
Таким образом, традиция представлений (стереотипов, суеверий) о соседях в регионах тесных этнокультурных контактов демонстрирует поразительную устойчивость. Материал показывает, что суеверия живут вне зависимости от того, присутствует или отсутствует иноэтничный элемент в реальной действительности. Фольклорно-мифологическая память об этнических соседях продолжает сохраняться, когда само соседство уже стало фактом истории.
О.В. Белова,
доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Института славяноведения РАН (Отдел этнолингвистики и фольклора).
Молодёжная правозащитная группа Карелии